Творцы апокрифов [= Дороги старушки Европы] - Андрей Мартьянов

— Да ладно, можете смеяться, сколько хотите, — обреченно махнул рукой итальянец. — Я понимаю, со стороны подобные разглагольстования наверняка до ужаса нелепы.

— Ничуть, — возразил Гай. — Скажем так, непривычны. Мессир Бернардоне, мне показалось, что вы — противник войн, или я ошибаюсь?

— И да, и нет, — задумчиво отозвался Франческо. — Я понимаю, что нет другого способа разрешать споры между государствами, но мне горько думать: неужели Господь создал людей лишь ради того, чтобы они уничтожали друг друга? Мне жаль край, через который мы едем — христиане и катары, доказывающие свою правоту, погубят его. Если бы существовало какое-нибудь иное средство, позволяющее доказать истину, не проливая при этом рек крови…

— Френсис, ты хочешь несбыточного, — убежденно заявил шотландец. — Мечты хороши до тех пор, пока остаются мечтами. Кстати, если мне не изменяет память, твои соотечественники недавно выдумали якобы надежнейшее средство распознавать истинно верующих и скрывающихся еретиков. Это, как его?.. Inquisitio.

«Расследование», — мысленно перевел сэр Гисборн латинское слово и нахмурился, пытаясь вспомнить, где ему уже доводилось слышать подобное. Кто-то из придворных принца Джона, вернувшихся с материка, рассказывал о небольших собраниях ученых монахов, разъезжавших по поручению папы Римского по полуночным областям Италии и устанавливающих подлинность обвинения в еретичестве или колдовстве. Помнится, рассказчик высмеял святых отцов, утверждая, что в суде, на котором он присутствовал, обвиняемый без труда доказал свою невиновность, и выставил священников совершенно неспособными к словесному поединку.

— Единственное, за что я благодарен покойному Старому Гарри, в кои веки сумевшему прислушаться к чужим советам — он не допустил явления этих inquisitios к нам на Остров, — продолжал разглагольствовать Мак-Лауд. — Дела Англии — только дела Англии, и никого более они не касаются.

— Кто такой Старый Гарри? — подал голос Франческо.

— Король Британии Генрих Второй, что умер осенью прошлого года, — объяснил Гай. — Теперь у нас правит его старший сын, Ричард.

— Про короля Риккардо я слышал, — кивнул Франческо и осторожно добавил: — Говорят, он хороший воин, однако в делах политических ему пока не удалось отличиться. Я не сказал ничего, задевающего ваше достоинство? Если да, то прошу прощения. В моей стране как-то не сложилось преклонения перед королевской властью. Скорее всего потому, что у нас пока не нашлось человека, способного объединить всю страну под своей рукой. Хотя Фридрих Германец последние двадцать лет отчаянно пытается стать новым императором единой Римской Империи.

— Вы, не зная того, едины с его сородичами, — недовольно сказал Гай, ткнув большим пальцем в компаньона. — В его стране, насколько я знаю, борьба за власть и насильственная смена правителей тоже относится к излюбленным занятиям. Когда же их бешеным кланам надоедает грызться между собой, они немедленно затевают небольшую войну с нами.

— Должны же мы как-то развлекаться, — с наигранным возмущением отозвался Дугал и многозначительно погладил торчавшую из-за правого плеча рукоять клейморы. Франческо переводил растерянный взгляд с одного попутчика на другого, решая, вспыхнет ли сейчас серьезная ссора или господам рыцарям угодно таким образом подшучивать друг над другом. — Впрочем, я давненько уже не показывался домой, и не знаю — вдруг мои сородичи смирились с такой вещью, как подчинение сассенахам?

— Зря надеешься, — буркнул Гай. — У вас теперь имеется ваша драгоценная независимость, пользуйтесь ей, сколько влезет… если только Ричард не надумает отменять решения покойного Лоншана.

— На ближайший год-два Ричарду и без нас вполне хватит забот, — самоуверенно заявил шотландец. — Новый канцлер, Годфри Бастард, и принц Джон кажутся достаточно сообразительными, чтобы не пинать спящую собаку. Так что еще посмотрим, кто останется победителем в этой битве.

— Посмотрим, — согласился сэр Гисборн, решив не продолжать спор, грозивший затянуться до бесконечности. — Расскажи лучше, где тебя угораздило познакомиться с последователями еретических учений и что из этого вышло?

— В Италии, конечно, — Мак-Лауд состроил искреннее недоумевающую физиономию и злорадно добавил: — Самый цветущий рассадник ересей именно там, а не в Лангедоке.

— Зря вы так, мессир Дугал, — протянул обидевшийся Франческо. — Да, моих соотечественников трудно назвать смиренными овечками, но…

— Кто у нас самый прославленный возмутитель спокойствия за последние полсотни лет? — перебил его Мак-Лауд и сам ответил: — Арнольд из Брешии, само собой. Ты же не будешь спорить, что он итальянец?

— Да, родился он в Брешии, итальянском городе, но учился во Франции, — возразил Франческо. — Если же вы собираетесь припомнить Вальденса, так он из Лиона, который к Италии не имеет ни малейшего отношения!

— Однако началось все с вас, — стоял на своем Дугал и, повернувшись к слегка недоумевающему попутчику, разъяснил: — Самого знаменитого Брешианца я, конечно, уже не застал, о чем немного сожалею — говорят, он мог своими речами убедить даже камень. Его вздернули в Риме ровно тридцать пять лет назад, труп спалили, пепел развеяли над Тибром, дабы последователи не устроили из могилы места паломничества… В общем, дело обстояло так: однажды к отряду, в котором мне довелось служить, примкнуло несколько десятков человек, называвших себя учениками Арнольда. Мы тогда воевали с Фридрихом, и эта компания почитала германского императора за своего кровного врага — мол, именно его усилиями их дорогой наставник отправился на виселицу. Эти оторвиголовы непременно грабили каждый встреченный на пути монастырь, а коли удавалось, то поджигали, утверждая, что существование монахов оскорбляет порядок вещей в мире и что достояние обителей должно быть поделено между неимущими. Воевали они хорошо, никто не спорит, но я заметил — от них старались держаться подальше, в точности как от больных какой-нибудь заразой. Когда они ушли, в лагере стало легче дышать. А ведь Арнольд, насколько я знаю, не призывал к истреблению священников и уж точно не заставлял никого против воли следовать за ним, хотя говорил, что Церкви не годится тянуться за светской властью и роскошествовать на деньги прихожан.

— Даже самое праведное учение искажается до неузнаваемости, попав в руки неразумных последователей, — с грустью заметил Франческо. — Хотя Арно Брешианский сам был не без греха и, возможно, заслужил столь суровое наказание. Когда его учителя, Абеляра из Клюни, призвали раскаяться в проповедуемых им заблуждениях…

— Не того ли Питера Абеляра, которого столь невзлюбила семья его дамы сердца? — Гаю довелось слышать обрывки сей печальной истории, хотя упоминаемые Франческо события происходили добрых пятьдесят лет назад, как раз перед началом Второго Крестового похода.

— Именно того, — утвердительно кивнул Франческо. — Так вот, Абеляр признал свое учение ошибочным… или, по крайней мере, сделал вид, что признал — кому хочется на старости лет испытать на себе неприязнь Церкви? Лучший же из его воспитанников, Арно, предпочел остаться при своем мнении, с шумом покинул Клюни и вернулся на родину. Там его вынудили смириться, но ненадолго — в Риме вспыхнуло восстание против тогдашнего папы, Арно оказался в числе вожаков, для подавления мятежа из Германии спешно призвали императора Фридриха… Чем все закончилось, объяснять, думаю, не надо. Что же до Вальдеса…

— Что же до Уайльденса, — перебил Мак-Лауд, — то вкратце суть его истории — на мой незамысловатый взгляд, самого яркого подтверждения тому, что любые изначально благие намерения не приводят ни к чему хорошему — такова. Лет двадцать тому жил в славном городе Лионе ничем не примечательный купец, торговал тканями, слыл процветающим и уважаемым человеком. В один прекрасный день он вдруг решил заделаться знатоком Писания, а поскольку не слишком разумел грамоте, нанял свору бедствующих студентов, быстренько переложивших для него Библию с латыни на понятный язык, и принялся изучать написанное вдоль и поперек. Завершилось его чтение тем, что он бросил свое дело, разделил имущество между женой и детьми, взял посох и отправился призывать мир к апостольской бедности. Вскоре за ним таскалось изрядное количество сброда, гордо именовавшего себя «лионскими бедняками». Они даже добрались до Рима и потребовали от папы грамоты на дозволение создать свой собственный орден и проповедовать по городам. Прелат, беседовавший с ними, назвал их невеждами, посоветовал разъехаться по домам и не морочить более головы честным людям. Никакой грамоты они, разумеется, не получили. Уайльденс смертельно оскорбился тем, что его лишили возможности стать новым святым Бенедиктом, заявил, что отныне порывает с отвергнувшей его Церковью, и подался в горы Полуночной Италии. Я слышал, там до сих пор полно его сторонников и последователей, вальденсов, что убедительно доказывает: возня с книгами не доводит до добра. Послушай доброго совета, Френсис, бросай свои мечтания об университетах, и вперед, сражаться с неверными!